Причина милитаризма - страх, но это не означает, что для победы над милитаризмом нужно искоренить в себе страх. Думать так означало бы именно поддаться черно-белой логике милитаризма. "Либо моя страна существует, либо чужая". "Я существую, следовательно, другой не должен существовать". "Либо Израиль (Россия, Америка) выживет, либо арабы (чеченцы, афганцы)". Причина моего страха должна быть уничтожена! Нет. Не только причина моего страха должна жить, но и мой страх может продолжать жить. Причина моего страха вообще к моему страху имеет совсем другое отношение, чем мне кажется.

Я боюсь, что телевизор, гей, коммунист, либерал растлит моего ребенка, что в магазине кончится соль, но это не повод истреблять телевизоры, либерализм и далее по списку. Порочность агрессивной логики обнаруживается, когда я боюсь, что я сам послужу причиной несчастья. Открою газ и забуду его зажечь.

Пытаться избавиться от фобии окончательно так же опасно, как пытаться избавиться от предмета фобии - истребить всех пауков, газетчиков, арабов, чеченцев и т.п. Человек ведь прекрасно умеет жить с физическими своими изъянами. Никто не требует отрезать себе ногу только за то, что она хромая или кривая. Даже евангельский совет вырвать себе похотливый глаз или оскопиться всякий разумный человек воспринимает как шутку. Поставленные перед выбором - либо кастрация, либо ликвидация всех женщин, - агрессивные мужчины выберут второе, нормальные - первое, а разумные спросят, нет ли третьего варианта, и в ответ услышат, что есть, конечно же.

Связь с милитаризмом тут прямая, ибо в конечном счете милитаризм паразитирует на страхе потерять "жизненное пространство", пресловутое "лебенсраум". Агрессия начинается в момент, когда у человека возникает нравственная клаустрофобия - ему кажется, что исчезло "пространство выбора". "Деваться некуда" - классическое самооправдание греха. Оно, помимо прочего, порождает отрицание права, включая "право войны". "На войне как на войне". Это относится не столько к межгосударственным отношениям, в которых милитаристы обычно пикейные жилеты либо покорные исполнители генеральских приказов. Это относится прежде всего к частной жизни, когда человек воспринимает жизнь как "войну полов", в которой нет правил, а лишь военные хитрости.

Милитаризм пытается бороться с пацифизмом на уровне языка. Он представляет "пацифизм" просто еще одной идеологией, причем агрессивной, навязывающей себя. Происходит уравнение "милитаризма" и "пацифизма" - то и другое идеология.

Нет, пацифизм не идеология, потому что он не призывает употреблять силу. Надо различать "навязывание своего мнения" и "высказывание своего мнения". "Навязывание" начинается там, где начинается использование власти и силы. Поэтому, к примеру, фанатик-сионист, горячо оправдывающий израильский милитаризм, не навязывает свое мнение, а высказывает. А мягкий, вежливый человек, приказывающий бомбить арабов, свое мнение навязывает. Речь идет не о том, что все идеи - гнусное "навязывание". Речь о том, что все символы обесцениваются, когда их изображают на броне танка. Стрельба под сионистскими, советскими или христианскими лозунгами одинакова в своем милитаризме.

Милитаризм, конечно, отступает при этом на второй рубеж нападения. Он приравнивает силу духа к силе физической. Мол, нет разницы, давят на человека гипнозом, страстной речью или танком. Это, конечно, слабая логика (но при наличии танка слабость логики не имеет такого значения, как при его отсутствии). Вам кажется, что сила слова так же сильна? Тогда, будьте любезны, применяйте в борьбе с врагом эту самую силу слова, а танк перекуйте на микросхему.

Милитаризм изображает пацифизм как крайность. В сущности, боязнь расстаться с оружием есть страх кастрации - на этом уровне фрейдизм абсолютно оправдан, ибо он возник в эпоху классического милитаристского невроза, который привел не только к массовым истерикам у женщин, но и к Первой мировой войне. Пацифизм кажется милитаристу хирургом с ножом в руке. Между тем пацифизм по определению есть именно золотая середина, а не крайность. Крайность - когда человека убеждают, что он должен либо погубить другого, либо погибнуть. То и другое - самопожертвование, почему солдат в глазах милитаризма постоянно оказывается аналогом мученика. Отсюда кощунственное толкование "положить душу за других" не как своей смерти на кресте, а как приколачивания ко кресту другого. Мол, я же рисковал сам оказаться в этом положении, просто меня Бог благословил победой, вот я другого и приколачиваю. Воля Божия-с.

Пацифизм отрицает и самопожертвование, и принесение другого в жертву. Не случайно пацифизм формировался в Европе абсолютно синхронно с "буржуазностью", стремлением к мирной и безопасной жизни. Только "безопасность" должна не завоевываться, а покупаться. Средством покупки тут выступает слово - слово в переговорах, слово в договоре, слово в культурном взаимодействии.

Милитаризм считает пацифизм агрессивнейшим явлением или, во всяком случае, публичным. Так в известном анекдоте похотливый старик жалуется, что девушки в общежитии напротив раздеваются догола в своей комнате специально, чтобы его подразнить; правда, чтобы разглядеть их раздевание, он залезает на гардероб.

На самом деле милитаризм и пацифизм соотносятся так же, как замок и голландский домик. Замок кажется личным, приватным пространством. Узкие бойницы. Ставни. Ничего снаружи не видно. На окнах же голландского домика по сей день не принято вешать занавески. Иногда это абсолютно неверно трактуют как согласие на контроль извне. Ни в малейшей степени! Просто люди в комнате рассчитывают, что никто не использует отсутствие занавесок, чтобы нарушить их приватность, не станет их разглядывать. Ведь и сами они не будут заглядывать в чужие окна, а если и глянут, то исключительно с намерением купить - ведь бывают окна, выполняющие функцию витрин (как красные окна в Амстердаме). Это "публичная оферта", она специально помечается цветом или формой, но главное - цифрой, указанием цены. Вот окон, выполняющих функцию амбразуры, в этом буржуазном мире нет.

Домик с открытыми окнами не является публичным пространством. Он является пространством абсолютно частным, абсолютно мирным - отсутствие на нем занавесок сигнализирует, что обитатели никогда не посягнут на чужое окно, не будут в него пялиться, а потому не понимают, зачем отгораживаться от других. Напротив, замок есть смертельно опасное для окружающих явление. Его закрытость есть вовсе не символ приватности. Она символ скрытности, военной секретности, подготовки нападения на другой замок, проявления фобии и милитаризма. "Открытость" вовсе не крайность. Крайность - отсутствие дома или превращение дома в крепость.

В России любят мечтать, чтобы дом стал, по английской поговорке, крепостью. Только вот беда: в Англии дом есть крепость не потому, что он ощерился пулеметами, а потому, что в Англии даже полицейские ходят без оружия, паспортов нет и так далее. Такова крепость пацифизма в самом строгом - то есть церковном - значении слова "крепость": сила, и не сила кирпича, а сила духа. Не потому ведь Бога называют "святый крепкий", что Он отгородился от людей, а потому, что Он настолько мирен, силен, уверен в Себе и в людях, что не отгораживается от нас ничем.