Советского строя нет, а фашизм актуален, но поныне уверяют, что советский строй победил фашистский. И судят о фашизме по-советски - дескать, «террористическая диктатура наиболее реакционных и агрессивных кругов империалистической буржуазии». Сводят его к шовинизму, затеняя суть. Она, конечно, и шовинизмом красна, но не прежде всего. В Италии, на родине фашизма, приему в партию, созданную редактором социалистической газеты Муссолини, этническая принадлежность не мешала - сперва принимали даже евреев.

Фашизм - социальная зараза. Буржуазия к нему тянулась не всюду и не вся, а враждовавшая под феодальным грузом и с властью, и с рабочими разом. Фашизм соблазнял там, где наверстывали упущенное. Он дитя отставания. В развитой стране он привлекал Генри Форда, но широкой опоры не имел. А в отставших к нему влекла мечта навести порядок - абсолютистский порядок, рухнувший или несостоявшийся.

В рабочее движение, там тоже росшее, внедряли коммунизм, по природе ему чуждый. Марксистская утопия хотела сделать как лучше. Ленин обратил ее в руководство к действию. Надежду Маркса, что к коммунизму подведет капитализм, достигший высшего уровня, сменила надежда Ленина, что это сделает власть, наводящая порядок. В октябре он взял власть, в январе разогнал «Учредилку», хотевшую его ограничить. Тут человечеству и засияла заря принудительного рая.

А ее разжигали и другие радикальные социализмы, росшие из других теорий и даже религий. В стратегии они совпадали с Лениным, но изъяснялись прямей. Уже для Ленина главным было единство. Муссолини обратил его в название партии. Слово «фашизм» (от fascio – пучок, связка) в буквальном переводе значит «единизм». В фашистской партии все как один, заодно. Как большевики. Но единизм не просто создает такую партию, он навязывает ее нормы беспартийным и государству. «Все в государстве, ничего вне государства», - говорил Муссолини. У нас так стало после ликвидации НЭПа. Для единистов, знающих, «как правильно», государство - машина подавления всех противящихся единообразию в социальной, национальной, религиозной и других сферах. А вовсе не орган демократического социального компромисса, избавляющий от гражданских войн меж классами и нациями.

Вертикальная власть единизма простирается и на все хозяйство страны, если не в качестве собственника, как в СССР, то на других началах, и не дает ему воли. Аналогично регулируют культуру, науку, искусство, религию, информацию и национальные проблемы. Немецкие национал-социалисты сразу были шовинистами - сказалось поражение в войне, ронявшее национальную честь, а сверх того они отвергали - почти как наши единисты «проклятые девяностые» - Веймарскую республику, заведшую западную демократию как чуждое веяние. А в России сперва даже Сталин на словах осудил великодержавный шовинизм и местный национализм. Однако «местный» истреблял, а великодержавный поощрял.

Ныне ищут корни шовинизма и заодно фашизма в самом по себе национализме. Но национализм по меньшей мере пятьсот лет выражает самосознание наций как общностей, объединенных хозяйством и культурой и лишь в ничтожной мере - родством, плохо прослеживаемым на протяжении как-то известных пяти тысяч исторических лет человечества и неразличимым в двух миллионах доисторических.

Но стройся даже нации на родстве, им враждовать необязательно. Из того, что мои жена и дети мне ближе и дороже других людей, не следует, что других я ненавижу и желаю им зла. Пока разнообразие и разномыслие легальны - а уже с XVI века к этому привыкали, - ненависть ужимается. Даже в религиях, считающих себя единственно верными (Христос сказал: «Кто не со мной, тот против меня»), возникают постулаты терпимости к иноверцам.

У наций бывает нужда в самообороне, в отделении, но жажда поработить и тем паче уничтожить других растет не из национальной природы, а из имперских претензий. Единизм такие претензии умножает и абсолютизирует, ему невыносима чужая свобода, и так же, как в рабочее движение, он внедряется и в национальные, отбивая своим запахом национальный дух. Не надо путать причины и следствия. Единизм уродует национальные движения, отвращая от них (иных умников даже наперед), но не они рождают единизм, нацистский или другой.

Советский единизм, еще до того как стал открыто разжигать национальную рознь, фиксируя этническую принадлежность в паспортной и анкетной системах, регулировал положение наций. Регулировка и помешала хозяйственной и культурной жизни, сближавшей людей разных наций, сплотить их в единый советский народ, провозглашавшийся наверху. Нужно потерять либо память, либо совесть, чтобы выставлять советские годы положительным примером национальных отношений. Словно не было ни выселений, ни дискриминаций, ни привилегий, ни ответной русофобии, перекладывавшей на всех русских, «первых среди равных», ответственность за преступления советской власти. Об этом переговаривались шtпотом, страна была терроризирована. А ныне внушают, что ничего такого не было. Но и признать, что было, понять, что из нынешнего - оттуда, недостаточно.

Недостаточно клеймить шовинизм, хоть это дело благое. Окажись я в то воскресенье в Москве, конечно, пошел бы на Пушкинскую. Но клеймить шовинизм, умалчивая о его единистских корнях, значит украшать политическую витрину. Кличу «Россия для русских» противопоставили клич «Россия для всех». Но что означает «для всех»? Открыть, что ли, государственнную границу? Или «Россия для всех ее граждан»? Но это говорят и Конституция, и Уголовный кодекс, да попусту. Витрину и в советские годы оформляли прилично, а равноправия не было.

Убийца должен быть наказан. Но обществу важно сознавать, что в бытовой драке дагестанец мог убить русского просто как соперника и не глядя, что он русский. Это не оправдывает убийство, но должно бы удержать от избиения к нему непричастных. Но глава партии «Единая Россия», премьер и национальный лидер, обращаясь к друзьям убитого, сказал: «Вы должны воспринимать это действие как направленное против вас всех». А даже если этот дагестанец шовинист и русофоб, и убил Егора Свиридова именно как русского, что усугубляет вину, прежде чем обсуждать изменение правил прописки, пусть бы хоть доказали, что убивать русских хотят многие дагестанцы, живущие в Дагестане или в Москве.

Между тем не только фашиствующие молодчики вместо доказательств избивают неповинных, а премьер-министр России вопреки Конституции обещает не пускать в столицу России некоторые категории граждан. И опять задумаешься, где корни русского фашизма, если премьер распространяет вину преступника на всех лиц той же нации? Его подход многие уже усвоили и даже в ответ сочли, что и все русские разделяют ответственность за бесчинства фашистских молодчиков у Манежа. А даже не все вышедшие на Манежную – фашисты. Присутствие других могли оплатить. Третьи сбиты с толку официальной пропагандой, им не понять, отчего жизнь миллионов русских, как и людей других наций, мучительна и беспросветна. А причина тому - господствующая, застряв в умах, идеология - единизм, зовут его еще ленинизмом или нет.

Его последствия не пересилит ни лозунг «Россия для всех!», ни призыв «Давайте жить дружно!». Реальность велит помнить, что не все, кого ныне зовут жить дружно, вошли в состав России по доброй воле. Иные, пережив немыслимые страдания, устали в ней пребывать, не верят, что она станет «для всех», - это ведь им всегда и обещали. Украинцы не отрицают, что русские тоже знали голодомор, не легче украинского. Они лишь хотят, чтобы впредь, проводить у них голодомор или нет, решали не в Москве, которой они не верят. Вот и хотят независимости. А Москва, вместо того чтобы искать доверие попранных ею народов, перебила пятую часть чеченцев и готова закрыть уцелевшим въезд в столицу. И пока оно так, лозунг «Россия для всех!», когда она не для всех, – не лучше откровенного «Россия для русских!».

Благими призывами на митингах не заслонить мнимость федерации, у субъектов которой нет прав на самоуправление, и не прикрыть то, что лишь 15 процентов этих субъектов могут жить на заработки, а не на подачки патерналистского государства.

Только горизонтальное самоопределение спасает от вертикального единизма. Одинаково нелепы расчеты растворить автономии в губерниях вертикальной России, или держать по-нынешнему, или вытолкать силой. Русь покорила разные народы, и ей их не заглотать, да еще при нынешней демографии. Нужен неторопливый, но неуклонный процесс самоопределения всех, включая русских, уточняющий отношения - административная или договорная автономия, а там, где центральная власть насадила непримиримость, - отделение. Наперед неизвестно, как где пойдет. Мордовская республика не обязательно будет определяться раньше русских Дона и Кубани. Но чем лучше власть расслышит волю граждан, тем крепче будет Россия, не только Московия, ее обирающая.

Империй вроде нашей уже нет. А демократиям нет нужды держать свои части силой, большинство жителей каждой хочет жить в общей стране. Вот там и нет страха перед распадом, гложущего наше начальство. Современная цивилизация стоит на добровольности. Она погибает, если забывает, что себя исчерпали и подневольный труд, и покорение народов, и закрепощение ради этого титульного народа империи. Нас спасет лишь призыв «Да здравствует добровольная Россия!». В нынешнем году – сто пятьдесят лет официальной отмене крепостного права. Пора ей стать, наконец, реальной.