Почти два года назад Лимонов призвал недовольных не распыляться, а сосредоточиться на борьбе за наглядную свободу, зорко выбрав свободу собраний, необходимую и большевикам-ленинцам, и национал-большевикам, и псевдолибералам, и поклонникам русской империи, и сторонникам русского национального государства, и сепаратистам, и либералам, и демократам. Удачная идея не потерялась. В борьбе за свободу собраний можно быть заодно, решительно расходясь в характере, целях и содержании самих своих собраний. Хоть и не сразу, Лимонова поддержала Алексеева.

Но правозащитники все же больше святые, чем политики, и когда власть усекла опасность и предложила договариваться о месте и порядке митингов по 31-м числам, Алексеева и ее друзья не разобрались, что с властью обговаривать можно и даже полезно (к примеру, как сделать, чтобы собрание и уличное движение не слишком мешали друг другу), а что ни в коем случае нельзя, поскольку это значило бы признать претензии нынешней власти на фактический пересмотр Конституцию.

Это сперва раскололо Триумфальную, а 31 марта увело шедших за Алексеевой на Пушкинскую. Но Лимонов в тот день держался молодцом. Опять пошел на Триумфальную, сознавая, что опять арестуют. Еще раз подтвердилось, что кроме как дубиной по головам, кроме грубой силы, и, понятно, нефтегазовых денег, для обмена мнениями у Путина ничего нет.

И вдруг оказалось, что, открыто ратуя за свободу собраний, Лимонов огорчен тем, что информация о жестком запрете на них выходит за государственные границы. Пока мир созерцал в новостях известиях лишь отдельные кадры милицейских бесчинств, он, может быть, и печалился, да публично не сетовал. Но стоило Каспарову показать в Америке прямую трансляцию из Питера, как Лимонов объявил, что это «расчетливая промышленная эксплуатация... героизма нацболов у Гостинки... в личных политических целях».

Он предостерег Каспарова и других: «Мы значительная политическая сила, с нами ссориться не надо». Указал, что, выступая вместе, надо и в остальном быть заодно. Логика известная, ленинская. Так требовали послушания от левых эсеров, пошедших с большевиками в 1917-м. Так ладили тоталитарное единство - не по одному пункту, а по всем.

Сперва, проспавшись, Лимонов спохватился. А может, кто объяснил, какое он оставил впечатление. И дважды в выступлениях на «Эхе Москвы» он заверял, что тут всего лишь внутренние разногласия с Каспаровым и Немцовым: он просто не хочет, чтобы его с ними путали, хоть такое и не грозит. И напирал на то, что он человек не прозападный, что он русский политик. Выходило, что Каспаров и Немцов не русские политики. Но русские не обязаны быть единомышленниками. И Стратегия-31 сперва на это не претендовала. Только советская пропаганда выдавала Победоносцева, Столыпина, Милюкова и Керенского за чуть ли не членов одной партии.

Лимонов мыслит по той же методе и объясняет, что солидарность по одному пункту при своевольничании по другим не вызывает уважения. Сергей Аксенов с присущим ему прямодушием приветствует приход любых правозащитников и журналистов, но без вождей. То есть без собственных политических идей! Такое же решение приняла и межрегиональная встреча Стратегии-31.

Как жить России, конечно, надо решать России, а не Китаю и не Америке. Но одно дело за Россию решать - не исключено, что такому намерению нашего восточного соседа российским людям разных взглядов еще придется противостоять вместе. Совсем другое – знать, что происходит в России, чем торгуют у Гостиного двора. Чтобы нас знали в натуральном виде, не хотят разве что Путин с Медведевым, не жалеющие денег на изготовление лживого имиджа России. Выходит, тут Лимонов теперь с ними. Это тоже стоит знать.

А на носу 31 мая. Кто выйдет в этот день? В декабре в день выборов Лимонов ожидает разгневанные толпы оппозиции. Но оговаривает: «Сколько нас будет, мы предсказать не можем - это будет зависеть от степени негодования общества». То же самое и 31 мая. Но на число собравшихся 31 мая повлияет еще и то, что сам Лимонов разъяснил, что это не общее выступление разных, но равноправных движений, а, хоть и пестрое, но ведомое партией большевиков, пусть не зюгановских, а лимоновских.

Как у большевиков принято, вину за возможное поредение рядов наперед валят на других. Лимонов с горечью признал провозглашение народного фронта успехом Путина: «Он выскочил первым, как черт из табакерки, пока наши умники и тугодумы тянули резину». И к этому в скобках оговорка. Но не о том, что Путину, конечно, легче, поскольку нет нужды озираться на «умников и тугодумов», а о себе, любимом: «Я не тянул - вы знаете, сколько я проповедую единение». И впрямь - ведь он проповедует именно единение, а речь-то шла о сотрудничестве разных людей в конкретном деле.

Нетерпение Лимонова - помешавшее ему, в отличие от первичных большевиков, выждать, пока, «достигнув высшей власти», легко отсечь инакомыслящих и добиться единизма - подорвало его полезную инициативу. А на ее почве могла начаться открытая общественная жизнь, отсутствующая у нас почти сто лет. И как теперь понимать собрания по 31-м числам в Нью-Йорке, Лондоне и других местах? Они обращаются к той же публике, что и Каспаров, и тоже проповедуют не национал-большевизм. Кстати, хоть собрания там немногочисленны, и у них там нашлись противники, решившие, что не одну 31-ю статью надо защищать и нечего цепляться за 31-е число. И провозгласив себя не инициатором, а коноводом Стратегии-31, Лимонов, возможно, не желая того, поддержал тех, кто тамошних собраний не хотел. Досадно. Начал-то хорошо. Но что делать – художественная натура. Страсти берут верх.

Правда, главный движок художественного творчества – стремление автора самому разобраться в предмете. Написал роман или поставил спектакль, перечел, посмотрел - и понял то, что прежде смутно ощущал. За протекшие почти два месяца Лимонов, однако, не выказал ни понимания того, как звучит его истерический запрет показывать миру российскую жизнь, ни сожаления. Или страсти не только художественные?