Опять в России развернулась бурная дискуссия на сакраментальную тему "пора валить". Началось серией интервью со свалившими или собирающимися свалить на "Кольте", продолжилось текстом Ильи Мильштейна на "Снобе", за которым последовал там же диалог Марии (от сваливших) и Владислава (от остающихся). Наконец, Леонид Бершидский опубликовал в Фейсбуке свое "последнее прости" перед отъездом в Европу, а Зоя Светова в The New Times выступила категорически против "героизации отъезда", который в ее глазах чуть ли не равнозначен предательству.

Предыдущий всплеск этой дискуссии был в декабре 2010 года. Его инициировала Ольга Романова. Она однозначно заявила тогда, что уедет сразу же, как только выйдет на свободу ее муж. Но они не уехали. Ольга вошла в КС оппозиции и стала одним из организаторов болотно-сахаровских протестов, создала общественное движение "Русь сидящая", а теперь избирается в Мосгордуму в качестве независимого беспартийного кандидата. Но Ольга Романова - это все-таки особый случай.

Ну а когда, собственно, из России было не пора валить? Если разобраться, это и есть русская национальная идея.

"Интеллигенция? Знаете ли, кто первые русские интеллигенты? - пишет философ Георгий Федотов. - При царе Борисе были отправлены за границу - в Германию, во Францию, в Англию - восемнадцать молодых людей..." Дело было неслыханное. Родственники провожали юношей в неметчину, как на тот свет, рыдали, как по покойникам. Почти так и вышло: ни один в Московию не вернулся. "Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество, - продолжает Федотов. - Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую тюрьму. Но нас все же поражает эта легкость национального обезличения: раствориться в чужеземной стихии, без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее! Этот факт сам по себе обличает породившую его культуру и грозно предупреждает о будущем".

При Димитрии, первом на Руси царе-западнике, резко пошла в гору карьера молодого князя Ивана Хворостинина. Он владел латынью и через нее постиг европейскую ученость, уважал католическую веру, за что царем Василием Шуйским был сослан как еретик в Иосифо-Волоколамский монастырь. После свержения Шуйского вышел из опалы ничуть не раскаявшимся. При Михаиле Федоровиче его сослали во второй раз, теперь уже в дальний Кирилло-Белозерский монастырь. В царском указе было сказано, что князь "впал в ересь, и в вере пошатнулся, православную веру хулил, постов и христианского обычая не хранил... образа римского письма почитал наравне с образами греческими письма... говорил, что молиться не для чего и воскресения мертвых не будет".

Князь был на Москве чем-то вроде внутреннего эмигранта - поделиться своими мыслями ему было решительно не с кем. Однако же те, кому следует, проведали, что государя он называл "деспотом русским" и "промышлял, как бы... отъехать в Литву... говорил в разговорах, будто на Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем... будто же московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью". Собираясь бежать в Литву или Рим (легальный отъезд на ПМЖ был в те времена невозможен), Хворостинин продавал свои вотчины и московский дом.

Василий Ключевский называет Ивана Хворостинина "отдаленным духовным предком Чаадаева", а Георгий Федотов прочерчивает линию: "От царя Димитрия (Лжедимитрия) к кн. Ивану Андреевичу Хворостинину... к Котошихину, из Швеции поносившему ненавистный ему московский быт, - через весь XVII в. тянется тонкая цепь еретиков и отступников наряду с осторожными поклонниками Запада, Матвеевыми, Голицыными, Ордиными-Нащокиными".

Потом грянуло время царя-европейца: "В атмосфере поднятой им гражданско-религиозной войны ("стрелецких бунтов") воспитывался великий Отступник, сорвавший Россию с ее круговой орбиты, чтобы кометой швырнуть в пространство". Казалось, правящий класс России навсегда связал свою судьбу - "интегрировался", сказали бы мы сегодня, - с европейской цивилизацией, и вот в XXI веке мы стремительно возвращаемся в допетровскую Русь, снова "православие или смерть", опять и в неурожае, и в эпидемии, и в инакомыслии виноват проклятый еретик чужеземец, а двойное гражданство и отъезд за рубеж приравниваются к государственной измене.

Мне кажется, бацилла этого дремучего средневекового почвенничества проникла в мозг и отъезжающих, внушила им подсознательный комплекс вины - иначе не драматизировал бы Леонид Бершидский свой отъезд, не писал бы "манифест эмиграции новой волны", как выразилась Зоя Светова. Драма была при железном занавесе, а теперь никакой драмы нет. Во всем мире люди живут на две-три страны и иного существования уже просто не представляют. В век глобальных коммуникаций это вообще не проблема. "Дурная трагедия непристроенного бумагомараки" - так выразился на эту тему Борис Пастернак. Менять привычный уклад жизни нелегко. Но не стоит загодя превращаться в отрезанный ломоть. В конечном счете все зависит от твоего собственного внутреннего монолога.

Я не хочу обсуждать фикции вроде "культурной среды" или "культурных корней". Корни русской культуры были и есть на Западе. В ХХ веке русская культура сохранилась, выжила и приумножилась только благодаря зарубежью.

"Новая волна эмиграции, - пишет Леонид Бершидский, - пятая, выходит - не вынужденная и не политическая, как первые три, и не экономическая, как четвертая (та, что прокатилась в 90-е). Как назвать эту волну? Пожалуй, эмиграцией разочарования".

Пожалуй. И все-таки сейчас надо не стенать и оправдываться и даже не объяснять свое решение, а думать о том, как создать новые значимые русские культурные проекты за рубежом, чтобы пережить нынешнее лихолетье.

Кстати, о тех молодых московитах, посланных в ученье Борисом Годуновым. В годы Смуты было не до них, а через десять лет вспомнили. Посольству Алексея Зюзина, направленному в Лондон, было поручено поднять вопрос о невозвращенцах. Сказать велели так: "А позадавнили они в аглинском государстве потому, что в московском государстве по грехам от злых людей была смута и нестроенье: а ныне по милости Божией и великаго государя нашего царскаго величества... московское государство строитца и вся добрая деется. И ныне они царскаго величества надобны'. Но ни из этой, ни из трех других попыток ничего не вышло.