Выборы завершились ощущением конфуза. Все случилось так, как предполагалось, - но если действительно все сложилось по единственно возможному сценарию, то вокруг чего было столько страстей? Зачем тысячи людей пошли в наблюдатели? Для чего всего эти митинги и акции?

Ни у кого нет сомнений в том, что выборы были симуляцией. Конкуренты Путина не особенно и утруждались, заранее зная свою роль. Драма разыгралась между не имевшими своего кандидата недовольными и Путиным, которому ничто не угрожало. Путин, собственно, и не делал вида, что сражается со своими конкурентами. Он их по большей части не удостаивал внимания, даже не упоминал. Все складывалось так, будто этот симулякр вдруг приобрел черты чего-то настоящего (но только, конечно, не выборов). Иначе трудно объяснить эмоциональную вовлеченность людей и, конечно, самого Путина. Казалось, премьер вдруг (впервые в жизни) почувствовал, что вынужден вступить в область политического, от которой много лет отгораживался. Как ни удивительно, он производил впечатление человека, принявшего вызов - никак, впрочем, для него не персонифицированный. И когда на победном митинге он со слезой на глазах заявил, что победил и победил "честно", я думаю, он в это верил.

Конечно, "честность" этой победы не была честностью в общепринятом смысле слова. Это была честность "применительно к подлости", по выражению Щедрина, "честность" в рамках симуляции (то есть единственная из доступных власти). Выражалась она прежде всего в неслыханной, почти предельной мобилизации административного ресурса, который действовал с полной самоотдачей и не считая денег, начиная от видеокамер и кончая перевозкой, размещением и финансированием десятков тысяч людей. "Честность" выражалась и в уменьшении количества открыто уголовных манипуляций, в том, что ставка была сделана на беспрецедентное использование фальшивых открепительных, голосовать по которым можно было вполне легально. Фабриковались огромные списки работников непрерывного цикла, даже придумывались целые несуществующие заводы. Мнимых этих работников привозили за сотни верст и т.д. Я уже не говорю об организации огромных митингов. Все это было "честно" в том смысле, что государство честно выкладывалось на все сто, а не ограничивалось несколькими казенными плакатами, пуская все остальные деньги в распил. Путин действительно боролся не щадя живота, и его военная риторика соответствовала его боевому духу.

Поведение это, однако, не так легко объяснить. Премьер знал не хуже других, что результаты социологических опросов говорят о его неотвратимой победе - если не в первом, то во втором туре. Знал, конечно, и что у него нет ни одного реального конкурента. Тогда вокруг чего эти страсти, чего ради эти титанические усилия бюрократов?

Такое поведение будущего президента, с моей точки зрения, можно объяснить только одним. Путин абсолютно не переносит ни малейшей непредсказуемости. Там, где цифра приближается к пятидесяти процентам, он чувствует себя чрезвычайно скверно, потому что ситуация начинает балансировать и в нее проникает элемент случайности. Для обычного политика цифры, которые имел Путин перед выборами, были бы нектаром, Путин же нервничал чрезвычайно. Конечно, он мог бы победить без всего этого безобразия и тем самым резко увеличил бы свою легитимность. Но риск для него страшнее нелегитимности. Выигрывая выборы "на все сто", он собственноручно их компрометировал только ради того, чтобы исключить всякую случайность.

Когда-то он сказал о себе, что он не политик, а чиновник. И это, конечно, так. Политик умеет существовать в зоне меняющихся общественных настроений, мнений, симпатий. Его победа никогда не обеспечена заранее. Это человек риска. Чиновник, как и любой усердный менеджер, делает все, чтобы минимизировать риск. Легко убедиться в том, что непереносимость риска не связана у Путина исключительно со всепожирающим желанием любой ценой остаться у власти. Принятая им риторика стабильности, "раскачивания лодки" - все это из того же психологического репертуара.

Эта черта хорошо видна и в экономической политике Путина, итог которой смешанный. С одной стороны, результаты этой политики катастрофичны - полная зависимость от энергоресуров, отток капитала, ужасный инвестиционный климат, распад наукоемких отраслей, вымирание мелкого и среднего бизнеса и тому подобное. С другой стороны, команде Путина удалось относительно безболезненно миновать период острого кризиса, из которого до сих пор никак не выкарабкаются многие страны Запада. Но эти заслуги - большие резервные фонды, сбалансирование бюджета - относятся исключительно к области стабилизации и снижения рисков. Иными словами, Путин абсолютно неспособен к инновациям и стимулированию развития, но эффективен в области страхования и создания запаса прочности. Не случайно он был сформирован в недрах государственной безопасности.

Мне кажется, что вся драматургия выборов строилась не вокруг заранее ясного результата, но вокруг так до конца и не сформулированной стратегии. Недовольные режимом старались снизить уровень предсказуемости событий, а Путин с нечеловеческим напряжениям пытался резко усилить предсказуемость. Ему это удалось за счет частичной делегитимизации собственной власти.

То, что коэффициент предсказуемости заранее предрешенных выборов стал столь существенным их компонентом, говорит о многом.

По мере вхождения в то, что обычно называется "современностью", цивилизация двигалась в область пониженной предсказуемости. Это связано со многими причинами, но больше всего с усложнением взаимодействия многих социальных и политических факторов, очевидным, например, в процессе глобализации. Сегодня долг небольшой Греции может ввергнуть в кризис экономику многих стран, с Грецией непосредственно не взаимодействующих. Некоторые экономисты связывают финансовый крах 2008 года с невозможностью просчитать финансовые риски из-за того, что рынок стал слишком сложным, а также с тем, что математические программы для определения рисков неадекватны.

Непредсказуемость усиливается и по мере демократизации. Мубарак, конечно, куда более предсказуем, чем те, кто приходит на смену. Путин, болезненно реагирующий на не зависящие от него международные факторы экономической дестабилизации, несомненно относит демократию к разряду опасных дестабилизирующих факторов. В феврале на форуме "Россия 2012" Путин четко сформулировал волновавшую его дилемму. Он спросил нобелевского лауреата, экономиста Пола Кругмана, считает ли тот, что демократия нежизнеспособна, так как выводит народ на улицы и тем самым мешает политикам принимать необходимые для минимизации экономических рисков решения. Демократия в сознании нашего президента - это досадный элемент непредсказуемости в мире, нуждающемся в порядке.

Кругман ответил, что только демократия позволяет корректировать ошибки, неизбежно делаемые политиками в тиши их кабинетов. Я бы добавил, что демократия и связанная с ней непредсказуемость, хотя и не страхуют от провалов и неудач, несут в себе еще один важный позитивный элемент.

В ХVIII веке изменились представление людей о времени и об истории. Появилось понятие "новое время" (Neuzeit). Исследовавший это понятие немецкий ученый Райнхарт Козеллек писал, что "новое время" отменяло представление о времени как о постоянном воспроизведении прошлого и представление о настоящем как о моменте, детерминированном прошлым. Эта ориентация поменялась в сторону будущего, а исторические события стали пониматься как цепочка случайностей. Люди по понятной причине испытывают к случайному двойственные чувства. Но только случайность позволяет состояться новому. Только непредсказуемость обеспечивает движение вперед.

Чем более мы устремлены к модернизации, тем в большей степени мы должны смириться с риском. Это хорошо видно на примере стремительного развития того, что называют venture capital - "венчурным капиталом" (при адаптации этого термина русским языком потерялась связь venture c aventure и adventure - "приключение"). Венчурный капитал - это деньги, вложенные в инновационное производство, результат которого слабо предсказуем. Если попытка увенчается успехом, он может принести большие барыши, но велика и опасность провала. Начиная с 1946 года, когда в Америке возникли две первые венчурные компании, венчурный капитал постоянно увеличивался в объемах. Кремниевая долина возникла на основе этого рискующего и готового к потерям капитала. Именно он является двигателем технологической современности.

Модернизационная эпопея вокруг Сколкова показывает, до какой степени нынешнее российское государство не в состоянии мыслить в категориях непредсказуемости. Вместо создания гибких финансовых структур с высокой долей риска Сколково с самого начала мыслилось по модели советского "почтового ящика", чья главная задача - минимизация рисков, а следовательно, и инноваций.

Прошедшие выборы раскололи электорат на две неравные категории: тех, кто хочет перемен, кто устал от бесконечной предсказуемости архаических политических и государственных структур, - и наследников социализма, изо всех сил цепляющихся за неподвижность, стабильность и предсказуемость. Осуждать последних глупо. Некоторые оппозиционные публицисты в сердцах называют путинский электорат "быдлом", "чернью", "анчоусами". Такого рода лексика недопустима. Агентами застоя стали как жулики, боящиеся утратить доступ к "корыту", так и несчастные, больше всего на свете боящиеся потерять то немногое, что у них есть.

Путин вступил в диалог с современностью как агент неподвижности, готовый "умереть под Москвой", но не допустить инновационных рисков. Фантазии на тему "Путин 2.0", "Путин и изменения" мне кажутся совершенно беспочвенными. Именно в этом контексте интересна фигура Прохорова, единственного участника предвыборной кампании, понимающего существо бизнеса и связанного с ним риска и, как я полагаю, не без определенного риска для себя ввязавшегося в эту безнадежную игру. Он, во всяком случае, казался единственной "современной" фигурой в этом пыльном балагане старых марионеток.

Несмотря на победу Путина, итог выборов по смыслу неоднороден. С одной стороны, перед нами как будто решительное и даже агрессивное утверждение неподвижности, режима остановленного времени. Но к этому нельзя свести то, что произошло. Невозможно до конца отрицать необычность случившегося. Оппозиционеры удивительным образом решили принять картонные декорации балаганного симулякра за отчасти подлинные. До этого Навальный уже играл с системой, как будто принимая всерьез ее законы. Это осерьезнивание игры шло на фоне непрекращающихся сетований на то, что выборы суть не более чем фарс. И все-таки люди шли в наблюдатели, чтобы всерьез наблюдать за фарсом. Поначалу это вызывало оторопь, но потом, как в настоящем театре, "я верю" приобрело магическую силу, о которой любил говорить Станиславский. Трансформация симулякра началась не просто потому, что десятки тысяч людей решили, как в хорошей комедии дель арте, принять условность за реальность, а из-за того, что контроль наблюдателей ввел в ход спектакля призрачный элемент непредсказуемости, вроде того, что вдруг ворвался в "Балаганчик" Блока.

Непредсказуемость - не только свойство современности, нового времени. В театре это признак реальности, способной вторгнуться в спектакль и изменить его ход. Странные, серьезные наблюдатели заставили главного героя пьесы вдруг ощутить в картонных декорациях и, пожалуй, впервые за время его пребывания у власти ветер перемен. Именно непредсказуемость на мгновение превратила размалеванные задники в тыкву, а нарисованных лошадей в настоящих мышей. Все это, конечно, призрачно. Но Путин впервые на своем теле испытал дуновение этого ветра и некомфортабельность жизни в непредсказуемой современности.