Приговор Алексею Навальному – это новый этап в развитии российской ситуации. Впервые власть нагло и без всяких оснований отправила в зону признанного лидера оппозиции. До этого шла ловля мелких рыбешек для острастки. Теперь откровенно объявлено, что политическая борьба в России неотвратимо проходит через лагерный барак. Муниципальный фильтр мгновенно преобразился в клетку с наручниками.

Государства, вышедшие из зоны законности, избавляются от неугодных двумя способами. Первый и самый проверенный – убийство. Второй, использованный с Навальным, – следствие и судилище. Хорошо, что Навальный жив: "ведь мог бы и бритвочкой".

Возникает вопрос: почему государство, которое в своих спецслужбах имеет столько вымуштрованных убийц и не обременено совестью, не подсылает всем неугодными агента с полонием? Казалось бы, это проще, дешевле и эффективнее, чем затеваться с судами. Зачем, например, Сталину было морочиться с процессами и даже с тройками, отправлявшими на тот свет тремя подписями на бумажке, когда он мог казнить людей без всякого суда?

Было бы неправильно, на мой взгляд, считать, что сталинский террор или фарс вокруг "Кировлеса" нуждаются в суде для придания расправам легитимности. Власть в таких случаях обычно не утруждает себя созданием хотя бы внешнего декора законности. Пресс-секретарь Следственного комитета, нисколько не стесняясь, признал заказной и политический характер расправы.

Ответ на вопрос о криминальном использовании правосудия лежит в иной плоскости. Убийство оставляет после себя труп и факт преступления, который в какой-то момент предполагает расследование. Убийство производит вину, которая ищет виновного. Щекочихин и Политковская никогда не успокоятся в могиле. Когда же преступление оформляется через суды и бюрократическую машину, оно перестает производить вину. Достаточно поместить преследование неугодного в контекст чиновничьей машины - и вина за содеянное начинает растворяться. Все распыляется между бесцветными клерками, их бумажками и процессуальными процедурами.

В конце концов, судья Блинов не убийца, бегающий ночью по улице с ножиком. Это просто ничтожный и послушный бюрократ, выполняющий приказ сверху. На процессе в Иерусалиме ответственный за уничтожение евреев оберштурмбанфюрер СС Адольф Эйхман постоянно подчеркивал свое личное ничтожество и изображал ретивого бюрократа, выполнявшего указания сверху. Именно это и позволило Ханне Арендт определить зло, заключенное в криминальной государственной машине, как банальное.

Судейская расправа позволяет уйти от личной ответственности за содеянное. Вина исчезает в машине, претендующей на безличную автономность функционирования согласно правилам и протоколам. Зло утрачивает лицо, становится банальным. Можно предположить, что именно Путин отдал распоряжение по Навальному, лично назначив ему "пятачок", если использовать стилистику президента. Но нет сомнений, что он, как всегда, изобразит неосведомленность и сошлется на якобы полную автономию суда, который работает сам, без чьей-то личной руководящей воли. Закон, который претендует на трансцендентность и якобы стоит выше человеческих страстей (например, мести), как у Кафки, осеняет собой эту безличность судейской механики. Нет воли, нет и вины. Внутри системы вина не оформляется в некую ощутимую субстанцию.

Конвоиры могут избить Марию Алехину при ее адвокате. Можно избивать Магнитского в тюрьме. Истязания оказываются частью допустимого системой протокола, не производящего вину. Но стоило системе перегнуть палку и довести Магнитского до смерти, как появился труп - и над бюрократами повисло облако вины. Чудовищный суд над мертвым аудитором – это невообразимая попытка растворить труп в посмертном судилище, бюрократически рассосать убийство, а потому и вину, в процессуальном мороке.

Скандал со списком Магнитского, как я полагаю, связан именно с нарушением этого правила непроизводства вины. То, что бюрократы-убийцы вдруг были поименованы в качестве преступников, вступило в острое противоречие с принципом банальности и ненаказуемости системного зла. Список вызвал такую бурю в Кремле и окрестностях потому, что поставил под сомнение безнаказанное функционирование государственной криминальности. Ведь если система может производить вину, то виноватым может стать любой представитель этой системы - и чем больше власти сосредоточено в его руках, тем вероятней, что именно он будет признан виновным.

Действуя описанным образом, власть, однако, не понимает, что, усердствуя, она сама способствует краху собственной системы. Каждый новый процесс привлекает к себе все большее внимание и вызывает все большее возмущение. То, что по идее призвано исчезнуть и раствориться в кафкианских хитросплетениях, начинает все больше обнажаться и выходить на всеобщее обозрение. Правило безличности подвергается коррозии, а на одиозные фигуры типа Бастрыкина ложится клеймо, которое невозможно смыть. Список Магнитского и постоянные требования его расширения уже показали, что период основополагающей безнаказанности подошел к концу. Впереди нас, вероятно, ожидают все более абсурдные процессы и неутихающая истерика властей, чувствующих, что мрак, в котором прятались бандиты в мантиях и униформах, начинает рассеиваться.