"По материалам дела свидетель Свистун пояснил, что в духовной семинарии, где он учился вместе с Адельгеймом, последний высказывался против исполнения в семинарии гимна Советского государства и хвалебных песен в адрес советского государства. Лиц, которые исполняли гимн и хвалебные песни, Адельгейм называл хамелеонами, преклоняющимися перед властями".

Эта цитата из приговора по делу священника Павла Адельгейма, копия которого хранится ныне в архиве Центра по изучению Восточной Европы при Бременском университете, четко отражает тот треугольник, в котором прошла его жизнь. Государство - церковный официоз - и он: обычный священник, делающий свое дело в рамках принятых государством и церковью законов, но не склонный к компромиссам в рамках неписаных правил.

Отношения Адельгейма с церковным официозом не задались с юности. Это было столкновение потомственного интеллигента из семьи "бывших" с пролетарской (по социальному происхождению и стилю) культурой, прививавшейся в РПЦ с конца 1950-х годов. Выходец из рабочей семьи, выросший в шахтерском поселке архимандрит Филарет (Денисенко), видимо, искренне недоумевал, почему родившийся на десять лет позже него семинарист протестует против исполнения советских песен в семинарии на 1 мая. Ведь советская власть дала ему, сына шахтера, все – а главное, в 28 лет назначила архимандритом и ректором семинарии. Она, власть, и дальше давала Филарету все, вплоть до возможности претендовать на место патриарха Русской православной церкви, имея далеко не тайную жену и двух детей. А за это он ей верно служил. Дала советская власть "все" и другому сыну рабочих - свидетелю Свистуну, который через год после суда стал архиереем, затем членом Синода Украинской православной церкви, главой Отдела церковных внешних сношений УПЦ.

У Павла же Адельгейма пролетарское государство это "все" отобрало, расстреляв одного деда, отправив в неизвестность другого, убив отца и посадив в тюрьму мать. И хотя возможность приспособиться, войти в колею, хоть по церковной линии, хоть по светской, у него и была, он сделал свой выбор. Он примкнув в церкви к тем, кто предпочитал сохранять собственное достоинство, кто нес с собой наследие дореволюционной России.

Этими людьми стали выходцы из киевских православных общин 1920-х годов, которые были объединены в обширную сеть взаимоподдержки, растянувшуюся от Ташкента и Караганды до Москвы и Житомира. Ее лидером был архиепископ Ермоген (Голубев) - малоизвестный герой церковного сопротивления 1960-х, который был вынужден воевать за свободу церкви как с властями, так и с церковными функционерами, среди которых выделялся рвением в погашении его активности будущий патриарх Алексий, тогда занимавший пост управляющего делами Московской патриархии.

Адельгейм попал в эту среду еще в детстве (это хорошо описано в его автобиографическом интервью), так что его переезд из Киева в Ташкент и рукоположение там в священники архиепископом Ермогеном не нуждаются в объяснении. Замечу лишь, что Адельгейм стал, вероятно, наиболее ярким выдвиженцем Ермогена и единственным, кто повторил его главную формальную заслугу на церковной ниве – строительство фактически нового храма в СССР 1960-х годов (в г. Кагане Бухарской области). Впрочем, возможно, важнее то, что он перенял его идеологию церковного делания. А она опиралась на хорошее знание светских и церковных законов, используемых для защиты того дела, в которое он верил и которое отвечало его представлению о христианской совести.

Другим аспектом специфического понимания церковного служения со стороны киевлян, отличавших их в этом отношении и от санкт-петербургского имперского православия под обязательным руководством архиерея, и от московско-владимирского варианта православия, ориентированного на замкнутые общины, сплотившиеся вокруг харизматического старца (и в общем-то не нуждающиеся в храме), была ориентация на деятельность активных городских общин, реальных приходов, занимавшихся в том числе и общественно значимыми церковно-просветительскими и благотворительными проектами.

Именно это сочетание вкупе с огромным объемом реальной церковной работы, которую он проводил на каждом месте своего служения (восстановленный храм, школа, приют), привлекало к о. Павлу симпатии обширного слоя церковной и околоцерковной интеллигенции. И вызывало ненависть все тех же церковных пролетариев, добравшихся до архиерейских и прочих начальственных постов и желавших править по понятиям рабочих поселков, в которых они появились на свет.

Последние двадцать лет жизни о. Павла прошли в борениях с таким вот уроженцем села Стегаловка Липецкой области, отличившимся особой любовью к наушничеству на специфическом посту благочинного (то есть главного ревнителя внутреннего распорядка) Троице-Сергиевой лавры (насельники того времени до сих пор поминают его "незлым тихим словом"), а затем занявшим пост псковского архиерея. Степень консерватизма, ненависти к инаковерующим и желания подавить любую "живую жизнь" на территории епархии в сочетании с крайне скромными личными управленческими (про духовные разговора вообще нет) заслугами была и остается у него необычной даже для русского архиерея. Методичное выдавливание и разрушение всего, что построил Адельгейм, дошло до прямого конфликта, в который был вынужден вмешаться патриарх Алексий Второй, который в 2003 году своим указом восстановил запрещенного владыкой Евсевием священника в служении. Архиерея в его методичном добивании общины, сформировавшейся вокруг о. Павла, это не остановило, и в 2008 году дело дошло до того, что жена священника в открытом письме пожелала епископу встречи на Страшном суде. Случай в истории РПЦ небывалый.

Этот опыт позволил о. Павлу в его теоретической работе "Догмат церкви о канонах и практике" попробовать обосновать то, с чем столкнулось православие условно "киевской" приходской традиции. А именно – а что если городская община сформировалась и существует, а церковное руководство считает необходимым ею мелочно руководить, а то и собирается запрещать и разгонять? Каковы должны быть пределы власти архиерея РПЦ, которого уже не сдерживает по рукам и ногам государство?

Думается, это самый важный вопрос, стоящий сейчас перед церковью. Отвечать на него придется уже другим. Рискну предположить, что многие из них уже знают, к кому они могут обратиться за помощью и заступничеством в своих молитвах.