Юбилей – это праздник подведения итогов, но речь о Михаиле Ходорковском, поэтому какой уж тут праздник. Что же касается итогов, то, оглядываясь назад, юбиляр перечеркивает свое будущее и о тюремной судьбе высказывается с предельной, отчаянной ясностью и болью. Если бы тогда, десять лет назад, когда его задерживали в ходе войсковой операции в новосибирском аэропорту, он знал, что его ждет, то "застрелился бы". Так запытанные жертвы 37-го завидовали тем, кто покончил с собой, не дожидаясь ареста.

Кстати, легко представить себе его палачей, всех этих путиных, сечиных, шохиных, данилкиных, в интерьерах сталинской эпохи. Каждый из них нашел бы себе работу по вкусу. Вообще не следует думать, будто бы за семь десятилетий страна и люди в ней качественно изменились. Просто изменилось время, массовые репрессии вышли из моды, но точечный беспредельный террор можно устроить любому.

Цензура, запрещенная в Основном законе, теперь вводится после победы в "споре хозяйствующих субъектов". Единственно верных учений стало много, но за посягательство на эти святыни карают с той же исступленностью, как раньше наказывали за религию. Несогласных наугад выхватывают из толпы и судят за сотрудничество с грузинскими шпионами, что, к слову, вряд ли понравилось бы тов. Сталину. Иностранных агентов не расстреливают в подвалах, но милостиво изгоняют из офисов или бичуют рублем.

Михаилу Ходорковскому, Платону Лебедеву, Алексею Пичугину, Василию Алексаняну и другим тоже устроили отдельно взятые суды по лекалам 37-го. Отдельно взятые приговоры. Точечное беззаконие по политическим делам, которые в соответствии с новыми веяниями были названы экономическими. Впрочем, демонстративность этих судов сродни показательным процессам эпохи Большого Террора. С той, конечно же, существенной разницей, что посредством этих судов запугивали не всю страну, но тех, кого боялась власть. Сильных, богатых, свободных.

Хотя так называемому народу тоже кое-что продемонстрировали. На глазах у граждан большой страны Ходорковского сперва посадили в СИЗО – и граждане не слишком разволновались. Потом его приговорили. Потом ограбили. Потом снова судили и осудили, и, если не считать горстки смутьянов и им сочувствующих, большая страна в целом проявила полнейшее равнодушие к этим процессам, а кое-кто из соотечественников, включая деятелей культуры, даже аплодировал. Иными словами, данная спецоперация носила воспитательный характер, и мы не погрешим против истины, если скажем, что воспитуемые вели себя хорошо. И если завтра Михаила Борисовича, который украл всю нефть, осудят за то, что он всех убил или как минимум коррумпировал всех экспертов, то большая страна с честью сдаст и этот экзамен. Замордованное подавляющее большинство опять не заметит, что у него на глазах убивают невиновного человека.

Правда, как это часто бывает в России, народ безмолвствует, но какую-то свою глубоко потаенную думу думает и иногда в частных беседах мыслит вслух. Автору этих строк, например, доводилось общаться с согражданами, которые исключительно плохо относятся к Навальному и Немцову, к оппозиционной прессе и к Pussy Riot, но с неожиданным воодушевлением говорят о Ходорковском. Земляки полагают, что Путин его слишком долго мучает. И добавляют, что если бы он баллотировался в президенты, то они бы за него проголосовали.

И дело тут не в том, что в России жалеют слабых и несправедливо обиженных. В современной России никто никого не жалеет. Дело в том, что политзек Михаил Ходорковский не производит впечатления человека слабого и уж тем более обиженного. Напротив, его бесконечное мужество в столкновении с властью подонков и садистов вызывает чувство восхищения и гордости за человеческий род. За десять без малого лет, проведенных за решеткой, он заслужил не только ненависть нелюдей, но пробудил и боязливое восхищение в том самом народе, который и самого себя не выйдет защищать, но если обстоятельства позволят, то тихо скинет Путина. Собственно, по этой причине у нас давно уже нет никаких выборов.

За годы, проведенные в тюрьме, Ходорковский стал символом сопротивления тупой государственной машине насилия и произвола, но, кажется, надорвался и он. "Мне уже трудно представить возможность освобождения: десять лет тюрьмы — не шутка". Такие итоги он подводил накануне 50-летия, и это безысходное чувство было связано не только с делом "ЮКОСа". Похоже, точечный террор проник во все поры нашего общества, и каждый заражен по-своему, даже если беснуется на высокой трибуне, выдумывая новый запретительный закон. Однако отчаяние, как и счастье, чувство преходящее, и если оно дошло до самого дна, то это значит, что будем медленно подниматься. Вместе с ним, отбывшим свою десяточку из пятидесяти прожитых лет, вместе с его родителями и детьми, вместе с друзьями и сотнями незнакомых людей, которые в этот день поздравляют его с юбилеем. Разделяя отчаяние, которого так много, что хватит на всех, кто взвалил на себя эту ношу.