У искусства помимо множества функций и социальных ролей, каждая из которых выходит на первый план в разные периоды истории, есть и такая: оно, искусство, наподобие воды стремится заполнить лакуны общественной и интеллектуальной жизни. Поэтому оно принимает иногда различные формы, вроде бы ему обычно и несвойственные.

Все сложившиеся к нашему времени формы гражданской уличной активности безнадежно устарели. Язык улицы стерся до основания. Привычные и столь еще недавно "работающие" митинги, лозунги, шествия - хоть "за", хоть "против" - подернулись жирком, потеряли кураж и, как следствие, смыслопорождающую энергию.

Поэтому в наши дни современное радикальное искусство пошло на улицу, которая "корчится безъязыкая". Вот оно и пытается подвесить улице этот самый язык. Ведь без языка - без лексики, фразеологии и синтаксиса - улица легко превращается в мычащую и рычащую "Манежную площадь".

Меня иногда спрашивают, почему протестную уличную активность я всячески привечаю и стараюсь ее по мере сил оправдать, а такую же, но лоялистскую, верноподданническую - третирую как вполне ублюдочную и вредную для общественного здоровья. Нет, ли, мол, в этом ангажированности?

Во-первых, разумеется, она есть, и я не вижу никаких причин это скрывать. Да, проявления нонконформизма мне ближе и понятней, чем проявления бездумного инерционного конформизма. И эта моя твердая убежденность возникла не сегодня и даже не вчера.

Во-вторых, как мне кажется, человек с нормальными нравственными рефлексами не может при прочих равных условиях не выбрать сторону тех, кто действует на свой страх и риск, тех, кто рискует здоровьем и свободой, а не тех, чья "гражданская активность" обеспечивается мощью огромного государства.

Да и никаких "равных условий" нет даже и в строго эстетическом смысле, потому что акции нашистов тупы, бездарны, абсолютно бездумны и безнадежно вторичны. Да какое там "вторичны"! Стодвадцатисемеричны.

А вот, допустим, акции "Войны" или "монстрации" веселы, изобретательны, никогда не агрессивны по отношению к человеческой личности, хотя и вполне задиристы по отношению к государственным институтам и символам. И, что самое главное, они всегда осознанно преемственны по отношению к различным культурным традициям, и прежде всего к карнавальной, к старинному скоморошеству.

И уж нечего говорить о том, что художники, действующие на публичном, уличном поле, являются субъектами собственных акций, а нашистское стадо, не могущее не только ничего придумать, но и осознать того, что кто-то придумывает за них, стадом и остается.

Существует и еще такой достаточно болезненный аспект этой темы, как правовой. Да, радикальное искусство довольно часто работает на границах правового пространства и иногда эти границы - с разной степенью осознанности - нарушает.

Грань между тем, что мы привыкли называть озорством, и тем, что принято называть хулиганством, весьма условна и всегда зависит от чисто вкусовых или чисто ситуативных обстоятельств.

Те, кто постарше, не могут не помнить довольно штампованную сцену из, кажется, всех лирических кинофильмов времен моего отрочества. Там герой под покровом ночи залезал в городской сад, обрывал кусты сирени и с огромным букетом в руках немедленно натыкался на милиционера. Милиционер брал под козырек и говорил: "Нарушаем, гражданин! Пройдемте в отделение". Но после того как молодой правонарушитель доверительно сообщал милиционеру, что это цветы для любимой, милиционер с напускной строгостью бурчал что-то вроде того, что "вас, влюбленных, много, на всех сирени не напасешься", и отпускал бедолагу на все четыре стороны, после чего сам мечтательно вздыхал, глядя в удаляющуюся спину счастливца.

Разница между хулиганством и озорством существовала всегда и всегда определялась не уголовным кодексом, а скорее негласным общественным договором. Точнее, сигналами, подаваемыми властью своим подданным.

В те же примерно годы я слышал мерзейшую историю о том, как осудили на пару лет молодого парня за то, что, гуляя со своей девушкой в парке и играя с ней в снежки, он снежком случайно запулил в горелку одного из расплодившихся в те годы "вечных огней" и погасил этот самый огонь. Кощунство, понимаешь. Как ни напирал адвокат на то, что это была чистая случайность, ничего не помогло. Знаки, символы, портреты, идолы, истуканы и прочие атрибуты языческого сознания, определявшего и определяющего до сих пор нашу общественную жизнь, были во все времена несоизмеримо важнее приватного человека, его достоинства, здоровья, жизни. Поэтому ничего удивительного не было в том, что за случайное отключение газовой конфорки полагался срок, а за то, что живой инвалид-фронтовик едва сводил концы с концами на нищенскую пенсию, не отвечал никто.

Я убежден, что люди, выбравшие улицу пространством своей художественной практики, хулиганами не являются. Ни в малейшей степени. Даже в том случае, если их практика не во всем согласуется с нормами кодекса.

Я даю не правовую оценку, скорее нравственную.

А на чем такая моя оценка базируется? На каких дрожжах взошло такое мое устойчивое убеждение? Возможно, что на тех самых дрожжах, которые мы, двенадцатилетние развеселые обалдуи, тайком кидали в сортирное очко дачного соседа Сергея Александровича Фомина по прозвищу Помещик в отместку за избиение дружка нашего Ахметки Бабаева по кличке Бабай, который - подумаешь, говна-пирога - вырезал ножичком на двери сарая всего лишь одно и совсем короткое слово и был схвачен с поличным бдительным Помещиком.

Если кто не знает и не понимает, сколь эффектную работу может проделать пачка дрожжей, заброшенная в жаркий день в сортирное очко, пусть попробует проделать это сам.