Памятник Твардовскому получился вполне советский – на солидном постаменте, в полный рост, открыт с участием министра культуры. В общем, все как положено, власть в России всегда хотела видеть своих классиков именно такими – бронзовыми: гарантия того, что больше ничего не напишут, не подпишут, не подложат никаких "Иванов Денисовичей", полная. Да и Твардовский в общем-то отнюдь не диссидент, не жертва режима – признанный советский поэт, орденоносец и лауреат. Кто сейчас помнит о мытарствах "Нового мира"?

И все же есть в этом памятнике нечто символическое и для тех, кто помнит о той подлой эпохе. Ведь Твардовскому же! Не Кочетову, не кому-нибудь еще из охранителей, радетелей, служивших системе с неистовством бультерьеров, готовых загрызть каждого, кто позволил бы себе усомниться в чистоте ее мифологии, красоте сталинских усов и величии ленинских помыслов. Вот служили они, служили, писали письма в ЦК, вовсе и не анонимные даже, собирали свои писательские правления и сочиняли подметные статьи и даже романчики в журнальчики – а кому это сейчас нужно? Власть, и сама обожающая сталинские усы и возрождающая мифы, паразитирующая на имперском величии и трагедии Второй мировой, кому она ставит памятник – разве Кочетову? Нет, Твардовскому! Тому, кого все эти кочетовы травили – и затравили в конце концов, отобрав журнал. Тому, кто открыл не просто Солженицына – тему ГУЛАГа, в котором они почитали за честь быть сторожевой собакой, не то что охранником. Тому, кто позволял себе в открытую сомневаться – и не мог, несмотря на весь свой официальный статус, позволить себе эти сомнения.

Министр, прославляющий автора "Василия Теркина", вряд ли помнит, что даже эту, казалось бы, хрестоматийную вещь, поносили за "непартийность". А уж "Теркина на том свете" просто сначала запрещали, потом один раз напечатали, а потом и вовсе замолчали – хотя как раз в этой поэме Твардовский высказывается о Сталине и сталинизме куда резче многих гонимых властью литераторов. И если бы те, кому по должности положено стоять у постамента поэта, сейчас ознакомились бы с текстом этого произведения, они бы сказали то же самое, что секретари Союза писателей: отвратительные клеветнические антисоветские измышления. Сжечь!

Однако же памятников секретарям на Страстном нет, а Твардовскому есть – и власть, сама состоящая из потомков этих самых секретарей, послушно возлагает цветы к монументу редактору оттепельного "Нового мира". Это урок нынешним дворнягам, нашим современникам. Да, Россия, может, и не сильно изменится за следующие полстолетия – но помнить в этой не сильно изменившейся России все равно будут не их, а тех, кого они травят. И благодарны будут не тем, кого они защищают и вокруг кого бегают стремительной сворой благодарных паразитов, а тем, кто не боится говорить правду, кто честен в своей профессии и гражданском долге. В истории русской литературы не осталось никаких кочетовых с софроновыми – и их духовных наследников тоже не останется, как, впрочем, не останется в истории русской журналистики бессовестных пропагандистов эпохи Твардовского и нашего смутного времени. Правда отличается от лжи тем, что ее победу рано или поздно признают даже те, кто самозабвенно служит новой неправде. И пусть монумент на Страстном напоминает об этом правиле.