Почти у каждой нации есть несколько историй, накладывающихся одна на другую.

Марк Ферро. "Как рассказывают историю детям в разных странах мира" (1986).

Не о "Великой России" только должно гореть наше сердце, но, прежде всего и первее всего, об очищении помраченной русской души... Речь идет не о покаянии. Каялись в России много, очень, слишком даже много и обильно. И покаяние успело… превратиться в горделивое самоуничижение, в эту самую изысканную и утонченную форму прелести духовной.

Георгий Флоровский. "Разрывы и связи" (1921).

Преподавание истории в школе давно беспокоит российские власти. Примерно так же, как чапаевского Петьку из старого анекдота беспокоил Гондурас. Неоднократно высокопоставленные государственные мужи высказывали по этому поводу неудовольствие. Но в чем неблагополучие, сформулировать не могли.

Первым взялся за дело Михаил Касьянов. 30 августа 2001 года тогдашний премьер-министр на заседании кабинета произнес покаянную речь о том, что, мол, "правительство вовремя не обратило внимания на учебники новейшей истории". Особенно возмутило премьера, а ныне главного оппозиционера, описание постсоветской эпохи - излишне критическое. Однако вскоре Касьянов из "образцовых" премьеров был с позором разжалован, и обществоведы вздохнули с облегчением: "пронесло".

Но не тут-то было. 27 ноября 2003 года к теме вернулся сам Владимир Путин. На встрече с историками в Российской государственной библиотеке он заявил, что "в свое время историки напирали на негатив, так как была задача разрушить прежнюю систему... Сейчас у нас иная - созидательная задача. При этом необходимо снять всю шелуху и пену, которые за эти годы наслоились", а учебники "должны воспитывать у молодежи чувство гордости за свою историю и свою страну".

На днях президент почти дословно повторил эти свои тезисы на встрече с делегатами Всероссийской конференции преподавателей гуманитарных и общественных наук (кто и как их делегировал, так и осталось для широкой публики загадкой).

"Вот, считаю, - сказал президент России, - чего нам нужно добиваться: не навязывать свою точку зрения - повторяю, сегодняшние представители власти не должны навязывать; но нужно добиться того, чтобы грамотно и добросовестно был изложен фактический материал. Ясно, что автор любого учебного пособия не может обойтись без своей собственной точки зрения. Но она должна быть изложена корректно и не навязываться. Я более чем уверен, что это пойдет на пользу. Это будет помогать нам ориентироваться в мировом пространстве и будет создавать у наших граждан, прежде всего молодых граждан, чувство гордости за свою страну, потому что нам есть чем гордиться".

Внедрять гордость будут при помощи новых учебников и новых стандартов образования. Действующий стандарт обязывал молодого российского гражданина усвоить в школе, к примеру, некоторые сведения о борьбе правительственных партий в эпоху Александра I, но совершенно не обязывал брать сторону реформатора Михаила Сперанского, пытавшегося укрепить российскую властную вертикаль правильным общественным самоуправлением, или консерватора Николая Карамзина, доказывавшего, что такое умаление самодержавной власти будет для России гибельно.

Теперь стандарт, видимо, будет предполагать и определенное отношение ученика к тем или иным событиям и историческим фигурам. Поскольку, как изящно выразился президент, суть новых стандартов в том, что они "должны поставить во главу угла не предметный, а общий личностный результат работы с учеником, со студентом. И здесь на первый план, конечно, выходит содержание образования, его соответствие запросам времени". Запрос же сегодня сильно попахивает державностью. Так что нетрудно догадаться, что объектом гордости станет Карамзин, изобретатель знаменитой триады "православие, самодержавие, народность" (в широкий оборот она была пущена карамзинским учеником графом Уваровым, когда он сделался при Николае I министром просвещения).

Казалось бы, для христианина насаждение гордости, от которой один шаг до смертельного греха гордыни, - дело прямо душепагубное, в любом случае крайне сомнительное, если, разумеется, исповедание христианства не сводить к ритуальным стояниям со свечкой на пасхальных службах.

Но это не самое главное. Существенно, что гражданская история не как ученая дисциплина (о ней тут не говорим вовсе, у нее своя задача - поиск научной истины), а как общественная память, выполняющая очень важную функцию, по самой природе в принципе не может быть стандартизована.

Жизнь современной гражданской нации движется борьбой разнородных политических сил, ассоциирующих себя с разными проектами будущего и, соответственно, разными героями прошлого. Прекратить эту борьбу посредством окончательного и полного насильственного примирения с одним-единственным проектом удавалось только тоталитарным режимам. Но ненадолго и с катастрофическими последствиями для опекаемой подобным режимом нации. Истина в масштабах национального нарратива недостижима. Оттого строго научная история отказалась от попыток такое повествование выстроить и занялась частными проблемами, имеющими научное решение. В гражданской истории-памяти у каждого своя правда. И для свободного общества это совершенно нормально.

Применительно к новейшей истории, разворачивающейся на наших глазах, это очевидно. Кому-то сподручно гордиться "обузданием олигархов" (к чему, в частности, клонил вышедший пару лет назад учебник Никиты Загладина со товарищи, выигравший скоропалительно проведенный конкурс Министерства образования), а для кого-то это "обуздание", апогеем коего стал разгром "ЮКОСа", - позорный акт произвола нынешней администрации, покрывший срамом всю страну.

Иногда приходится слышать, что национальное согласие возможно относительно удаленных событий, утративших злободневность. Но дело не во времени. Сколько потрачено со сталинских еще времен усилий, чтобы заставить граждан гордиться если не "прогрессивным войском опричников" Ивана Грозного, то как минимум великим расширением земли русской и "централизацией", достигнутыми его стараниями. А все встречаются отдельные чудаки и даже в значительном числе, полагающие, напротив, своими историческими героями тех "торговых мужиков", которых опричники изводили, тех новгородских Калашниковых, которые, создав в северной Руси мощную промышленность, вели дела с Англией и заглядывались не без практического интереса на британский парламент.

Для событий действительно исторических, то есть таких, которые служат для нации смыслоразличительными знаками, "археологическая" давность наступает только с кончиной претерпевшей эти события нации. И мы в этом смысле вовсе не одиноки и совершенно не "самобытны". Французы в июле 1989-го отметили двухсотлетний юбилей падения Бастилии официальными церемониями, военным парадом и иллюминацией. А вот издать историю революции, которая удовлетворила бы всех французов, не удалось. Историки перегрызлись даже в академических сборниках. Одни доказывали безусловную прогрессивность крушения "старого порядка", другие писали о революции не иначе как о "форменном геноциде, образце для всех будущих геноцидов, особенно для Сталина и Гитлера". Единственное популярное издание, благосклонно принятое практически всеми, - пятитомное собрание рисунков, картин и гравюр революционного периода с самыми краткими пояснениями. Полное единение оказалось возможным на уровне комикса, иллюстрации, не затрагивающей глубинных идейных пластов.

Повторюсь, дело не во времени. Полное единодушие в отношении истории невозможно в принципе. Но это разномыслие нисколько не вредит нации и не наносит никакого ущерба патриотизму, если, разумеется, не считать патриотизмом исключительно его звериную "военно-патриотическую" ипостась, воспитывающую ненависть к любым чужакам и готовность этих чужаков "мочить".

Сущность патриотизма современной нации более сотни лет назад превосходно определил один из тончайших наших философов Владимир Соловьев, в статье "Патриотизм" для знаменитой энциклопедии Брокгауза:

"В борьбе с чужими элементами развивался национальный П. и в других странах. В настоящее время он достигает, по-видимому, своего кульминационного пункта. В передовой европейской стране - Франции - П. для большинства нации заменил собой религию. Первоначально отечество было священно как вотчина своего, настоящего бога; теперь оно само признается чем-то абсолютным, становится единственным или, по крайней мере, самым высшим предметом поклонения и служения. Такое идолопоклонство относительно своего народа, будучи связано с фактической враждой к чужим, тем самым обречено на неизбежную гибель (см. Национализм). В историческом процессе все более и более обнаруживается действие сил, объединяющих человечество, так что исключительное национальное обособление становится физической невозможностью. Повсюду сознание и жизнь приготавливаются к усвоению новой, истинной идеи П., выводимой из сущности христианского начала: "в силу естественной любви и нравственных обязанностей к своему отечеству полагать его интерес и достоинство главным образом в тех высших благах, которые не разделяют, а соединяют людей и народы".

Замечательно, что патриотизм такого рода может найти прочное основание в истории, представляемой как результат свободного действия людей, преследующих различные цели и добивающихся известного результата, - в этом собственно, и состоит "исторический опыт", а вовсе не в мифической национальной "традиции", "колее" или "матрице". А вот героический миф, представляющий национальную историю как череду побед над мифическими силами зла, для патриотического воспитания губителен. Поскольку воспитанный на таком мифе гражданин непременно когда-нибудь столкнется с иным взглядом на вещи и не только будет по неготовности смущен, но скорее всего заподозрит в "неискренности" всю мифологию, и на месте патриотизма вырастет у него пошлый цинизм, умещающийся в слогане "все врут".

Один пример навскидку. Президент на встрече объяснил, почему, несмотря на все российское живодерство, мы должны гордиться своей страной. Оказывается, не потому, что кроме кровопийства в российской истории много было доброго, а потому, что другие тоже безобразничали: "В других странах было не менее, пострашнее еще было. Во всяком случае, мы не применяли ядерного оружия в отношении гражданского населения. Мы не поливали химикатами тысячи километров и не сбрасывали на маленькую страну в семь раз больше бомб, чем за всю Великую Отечественную [войну], как это было во Вьетнаме, допустим. У нас не было других черных страниц, таких как нацизм, например".

Кому-то эта аргументация покажется убедительной, но непременно обнаружится множество людей, которым дико покажется гордиться тем, что американцы пробовали силу на внешних супостатах, а нашенская власть завсегда упражнялась на своих. В том числе и теми способами, которые Владимир Путин инкриминировал американцам. И "удушливыми газами" травил будущий маршал Тухачевский тамбовских крестьян в 1921 году. И атомную бомбу опробовали на Тоцком полигоне в 1954-м на трех ни в чем не повинных армейских корпусах, брошенных в наступление через эпицентр атомного взрыва. (Из 44 тысяч человек очень немногие дожили до "истечения срока подписки о неразглашении государственной тайны". Даже врачам они не могли сказать, отчего происходят их хвори, и те, как правило, ставили диагноз "туберкулез неясной этиологии".)

Суть неблагополучия с национальной памятью, воплощаемой в школьном учебнике, на наш взгляд, состоит как раз в том, что власти наши пытаются, навязать школьникам, а там и нации в целом, несообразную демократическому обществу авторитарно-героическую модель понимания истории, обильно сдабривая ее демократической фразеологией, от чего путаницы в головах прибавляется и тревога государственных мужей приобретает досадное сходство с Петькиной тревогой о Гондурасе.

По-хорошему следовало бы нашим властям воспользоваться рекомендацией Василия Ивановича: "Ты его, Петька, не чеши". И тогда со временем ученые-историки в содружестве со школьными учителями создали бы несколько учебных курсов, вполне адекватных современному уровню научных представлений и способствующих формированию у школьников и публики более трезвого воззрения на отечественную историю. И мы бы вслед за более опытными европейцами перестали сочинять героический миф о великом государстве, но ценили бы родную историю как хранительницу национального культурного достояния, которое гораздо разнообразнее и богаче "православия, самодержавия и народности". И выбор путей нам открывает гораздо более широкий, нежели предлагаемый ныне - из тоталитаризма и просвещенного авторитаризма.

Но, похоже, наш президент метит в другую историю.