Особенно трудно быть политзэком. Никто толком не может определить, что это такое, и никто не выдает сертификат соответствия. Разве что "Международная амнистия" награждает званием "узник совести", но ценность этой награды в последние годы сильно девальвировалась из-за странной позиции МА. Так, например, Михаила Ходорковского, осужденного по не вполне очевидным политическим мотивам, МА "узником совести" признала, а Бориса Стомахина, осужденного исключительно за публикации в прессе, – нет.

О других общественных организациях, заносящих осужденных в списки политзэков, и говорить нечего. В списке политзаключенных "Мемориала" нацболы, осужденные за оружие, наркотики и насилие; националисты, осужденные за расистские выходки, и еще бог знает кто, но все же, разумеется, не Стомахин. "Союз солидарности с политзаключенными" заносит в свой список даже тех, кто благополучно эмигрировал из страны. При этом никаких судебных документов или достоверных доказательств по делам "политзаключенных" ни та, ни другая организация не приводят. Предлагают верить на слово. Некоторые верят.

Еще одна возможность признать заключенного политзэком есть у Европейского суда по правам человека. Статья 18 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод налагает на государства-участники обязанность использовать уголовное наказание только в целях правосудия. Использование его в других целях может быть расценено как политически мотивированное. Недавно, опираясь на эту статью конвенции, Европейский суд фактически признал политзаключенными украинских политиков Юлию Тимошенко и Юрия Луценко.

25 июля Европейский суд Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву в таком признании отказал. Решение суда многоплановое: там затронуты вопросы финансовые, налоговые, уголовно-процессуальные и связанные с исполнением наказания. Не доверять Европейскому суду нет оснований. И только в одном вопросе – о нарушении ст.18 Европейской конвенции – позиция суда кажется недостаточно убедительной. Связано это с тем, что норма эта в большей степени оценочная, чем конкретно доказуемая, как все остальные.

Действительно, как доказать наличие политических мотивов в деле Ходорковского, если подходить к оценке дела серьезно, а не так, как это делают иные российские общественные организации?

Есть неоспоримый признак политического дела – неопровержимая связь судебного преследования с оппозиционной политической деятельностью подсудимого. Идеальное доказательство – наличие в фабуле обвинения ссылок на политическую деятельность. Как, например, в политических делах советских диссидентов. Не идеальное, но приемлемое доказательство – наличие доказательств защиты, устанавливающих связь между судебным преследованием и деятельностью подсудимого. Как, например, в делах Тимошенко, Луценко или Владимира Гусинского, который представил Европейскому суду письменное обещание министра печати Лесина дать Гусинскому свободу в обмен на его медиа-компанию.

Таких доказательств у Михаила Ходорковского и его защиты нет. И не по причинам технического характера. Ходорковский не был политическим противником власти. Он органично вписывался в созданный Путиным режим, не подвергая сомнению его политическую целесообразность и законность. Он финансировал такие полярные политические силы, как КПРФ и "Яблоко", но не из политических амбиций, а скорее всего в расчете на свое политическое лобби в Государственной думе. По крайней мере никаких признаков оппозиционной политической деятельности он тогда не проявлял. Он не финансировал оппозиционные проекты и не участвовал в них. Он не выступал в прессе по политическим вопросам и не давал повода сомневаться в своей лояльности властям.

Беда подстерегла его на другом пути. Он нарушил внутрицеховые правила, установленные Путиным и его окружением. Они касались как его личного поведения, так и планов в отношении компании "ЮКОС". Расплата была жесткой и несправедливой, что сразу же стало ясно всем и породило в значительной части российского общества волну сочувствия к опальному бизнесмену.

Поначалу дело "ЮКОСа" выглядело как сведение личных счетов, совмещенное с "удачной" возможностью поживиться чужим бизнесом. Так все и было до тех пор, пока злоупотребления правом не стали настолько очевидными и не вышли на такой высокий уровень, что говорить о "перегибах на местах" стало уже невозможным. С того момента, как патронаж над делом "ЮКОСа" стали осуществлять президент и правительство, дело это перестало быть внутрицеховым и межличностным, а стало политическим. Не потому, что Ходорковский был политическим противником, а потому, что использование первыми лицами государства и высшей судебной властью закона не в интересах правосудия является действием политически мотивированным, посягающим на политическую конструкцию государства. Неважно, Ходорковский это или кто-то другой, идет речь о миллиардах долларах или ста рублях, но если верховная власть пренебрегает правосудием ради иных целей, то жертва этого беззакония становится их политической жертвой. Потому что речь идет уже о политической системе, допускающей произвол, а не о злоупотреблениях законом на местах, которые еще можно исправить в апелляционных инстанциях.

Михаил Ходорковский стал политическим заключенным не потому, что он был оппонентом власти, а потому что власть использовала политическую волю и административный ресурс для решения собственных проблем.

Доказать в суде это трудно. Особенно в Страсбурге. Логические выкладки, очевидность ситуации, исторические ссылки и мнения авторитетных людей и организаций в приличном суде доказательствами не являются. Когда-нибудь из архивов кремлевской администрации извлекут документы, подтверждающие, что исполнительная власть курировала процесс по делу "ЮКОСа". Но пока ни этих, ни других доказательств политической подоплеки нет. Поэтому Европейский суд вынес решение, отказывающее Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву в возможности считаться политзаключенными.